«Не люблю мужское в мужчинах, женское в женщинах и детское в детях». Умка — о хиппи, ценностях, уроках и переменах в жизни

Аня Герасимова, лидер группы «Умка и Новый состав», терпеть не может никаких рамок, клише, сравнений и жёстко пресекает любые попытки запихнуть её в некий образ. Она не хочет быть реликвией, застывшей в янтаре, тем более в качестве музейного экспоната. Для этого она слишком непредсказуема и полна жизни. Аня выступила в Белгороде в Чапаев-баре. Перед концертом она дала интервью. Кстати, Умка она -— только для чужих. Для своих непременно Аня, потому что Анна звучит, на её взгляд, слишком официально и ассоциируется со словами «гражданин» и «милиция».

О кино, музыке и религии

— Аня, ты больше тридцати лет занимаешься…

— ...ерундой.

— Я вообще-то хотела сказать — тем, что доставляет тебе удовольствие. Ты переводчик и рок-музыкант, что тебе ближе литература или музыка?

— Меня часто об этом спрашивают. Это все равно, что сказать: что ты больше любишь, свою руку или ногу? Мне предлагают что-то выбрать. А зачем? Зачем обязательно останавливаться на чём-то одном? Я не могу по 24 часа в сутки переводить или записывать альбом. Можно 10 часов, допустим, записывать альбом, 10 часов переводить. И четыре часа спать.

— Не много, прямо скажем. А если вдруг появляется свободное время, что ты обычно делаешь?

— Если есть свободное время, то я пойду гулять. Кино — точно нет, я кино не смотрю очень давно, с тех пор, как перестала ходить в ближайший клуб, а на маленьком экранчике это совсем не то. Любимые режиссёры не меняются: Феллини, Данелия, Чарли Чаплин... Я, правда, иногда смотрю кино, которое показывают в самолёте. Когда летишь в Америку, а мы много раз летали в Америку, тебя пристёгивают, как в «Заводном апельсине», и заставляют смотреть кино. Я таким образом посмотрела три хороших картины. Два мультфильма, один про маленького робота Валли, другой про зелёного хамелеона, который стал шерифом. И ещё чёрно-белый фильм «Небраска», совершенно грандиозный, там американская глубинка самая настоящая. А блокбастеры — дрянь.

— Есть любители арт-хаусного кино.

— Согласна. Но оно себя противопоставляет неартхаусному, и получается ещё хуже. Пусть уж лучше блокбакстер, чем фильм, где люди долго думают, убить им кого-нибудь или не убить, мучаются от каких-то там своих внутренних проблем. Я это не люблю. Мучиться ненавижу и когда мучаются другие — тоже.

— Но как уйти от этого? Ведь жизнь — боль.

— Фу. Кто это сказал? Это какая-то цитата?

— Может быть.

— Я против. Жизнь — это великолепный подарок Бога. Какая к чёртовой матери боль? Боль — это побочное явление. Это все равно, что сказать: еда — соль. Но ведь не вся еда соль, верно? Хотя соль в еде тоже есть.

— Ты верующий человек?

— Это сложный вопрос. Наверное, да, я верующий человек, номинально православный. Иногда захожу в храм и даже совершаю какие-то обряды. Но воцерковлённым человеком не являюсь и вряд ли могла бы. Для этого у меня слишком непоседливая натура. Я до сих пор не до конца понимаю, зачем нужно крещение. У меня есть воцерковлённые друзья, я не смеюсь над их приверженностью различным условностям, обрядам и каким-то таким дополнительным сложностям, которые люди себе создают, когда они чувствуют себя в чем-то участвующими. Но вот я не вполне такой человек, мне свойственно сомневаться в разных вещах. Мне кажется, что было бы нечестно, если бы человек, которому свойственно сомневаться, ударился бы в соблюдение всех обрядов.

Я крестилась в 25 лет, так было положено в хипповых рядах, мы же как- то противопоставляли себя системе, всей этой советской байде. В Ленина уже никто не верил, нужно было найти что-то другое. Вот у литовского поэта Томаса Венцловы, которого я сейчас перевожу, есть интервью, правда, он его давал, когда был значительно старше, чем я сейчас, ему было лет семьдесят. И на вопрос, как он относится к вере и религии, он ответил: я — агностик, но с потенциалом веры. По-моему, прекрасная формулировка.

О детях цветов, Дезертире и общечеловеческих ценностях

— Тебе часто припоминают твой период хиппи...

— Мне его просто не дают забыть... Это, видишь ли, длинная история. Она начата не мной и не здесь. Но все мое поколение принимало в ней участие. И то поколение, которое немножко старше, и то, которое немножко младше. Большое количество молодых людей было вовлечено в этот «дискурс». И у нас, и, главным образом, за рубежом. Поэтому говорить о каком-то «периоде хиппования» просто смешно. Есть люди, которые на этом строят свою жизнь. Часть из них по уши в ностальгии. Так обычно ведут себя люди, которые потом были сильно припаханы истеблишментом и вынуждены пахать до сих пор. И конечно, им кажется, что их молодость была великолепна, неповторима и правильна. Те, которые имеют физиологическую привязку к различным веществам, будь то алкоголь, наркотики или что-нибудь еще, оправдывают себя приверженностью к идеалам молодости.

У меня довольно редкий случай. Я всё пробовала, и у меня не возникло зависимости. Думаю, что меня просто Господь Бог бережет от этих вещей. Потому что возможностей было и до сих пор остаётся множество. Меня все угощают, потому что я пою. А мне ничего этого и не хочется, в общем-то... С другой стороны, были люди немножко в стороне и наблюдали за всем происходящим с плохо скрытым восторгом, мол, хиппи, они такие красивые, они про любовь или про бунт, а я, дурак, всю жизнь пахал в своей конторе и так и не почувствовал этой свободы. Эти люди, кстати, составляют довольно большую часть моей аудитории. Я их люблю. Они приходят на концерт, чтобы приобщиться к этой вольнице.

— А как было с тобой?

— Со мной произошла смешная история в этом смысле. Когда мне было лет тринадцать, я прочла произведение товарища Аксёнова «Круглые сутки нон-стоп», про американских хиппи. Меня это совершенно очаровало. Я решила, что хиппи — это я, больше в Советском Союзе хиппи нет. Кстати, когда потом мы со многими людьми это обсуждали, выяснялось, что они думали точно так же. И до первого курса института я продолжала считать себя единственной и уникальной. Потом оказалось, что хиппи есть, что они сидят в определённой кафешке, даже среди моих друзей они встречаются, и что к этому движению можно примкнуть. И я тоже стала приходить в кафе, смотреть на них влюбленными глазами. И тут происходит странная вещь. Однажды ты вдруг замечаешь, что ты уже внутри этого круга, тебя успела «засосать опасная трясина», тебе начинают предлагать то, предлагать это, потом ты едешь куда-то на флэт, с кем-то знакомишься, и вдруг выясняется, что никаких «настоящих хиппи» нету, а что мы — это и есть они. И уже на нас кто-то смотрит влюблёнными глазами.

Это происходит быстро. Через год-два ты уже олдовый, такой бывалый чувак. И оказывается, что автостопом ездишь ты, песни сочиняешь ты, никаких хиппи уже не осталось, есть только Аня Герасимова, которая сейчас нам всё расскажет, как оно всё есть на самом деле. Случилась лет двадцать назад такая история в тему. Был в Воронеже хиппи по прозвищу Дезертир. И вот однажды он поехал на «Радугу» в Чехию, это такой хипповый слёт, на него съезжаются люди со всего мира. А он был такой простой хиппарь воронежский, в помоечном каком-то пиджачке, в драных грязных клешах, совершенно от сохи. Когда его спросили: а что у тебя было, чтобы перейти границу? Дезертир сказал — компас. И потом он вспоминал даже немножко обиженно, что, мол, проехал фигову тучу километров для того, чтобы увидеть настоящих хиппи. А они, все эти хиппари в индийских тряпках, с дредами на голове, благоухающие различными ароматами, приходили на него посмотреть и говорили, что хиппи — это Дезертир и есть.

— Грустная история.

— То же самое примерно происходит со мной. Ко мне периодически подваливают люди и просят рассказать про хипповое движение. А мне смешно, потому что с одной стороны я кандидат наук, переводчик, дипломированный специалист и прочее, и прочее, и сейчас даже более или менее известный в определенных кругах артист, а с другой стороны, мне звонят журналисты и просят комментарий по тому или иному поводу, причём поводы эти все какие-то идиотские. А я у них, оказывается «главная хиппи», так, во всяком случае, было обозначено в какой-то базе данных для журналистов. Мне один приятель показал, и с его помощью я смогла это даже убрать и исправить... Вот идиотство, да? Я что, живу на улице, тусуюсь по флэтам, пропагандирую идеи мира и любви?.. На самом деле я просто ни разу не изменяла каким-то общечеловеческим идеалам. Тогда хиппи и Сахаров, например, тоже...

О жупеле, хулиганстве и жизни у моря

— Ты не любишь штампов и клише. Что еще вызывает протест?

— Терпеть не могу, когда люди делают жупел из своей половой, национальной и другой принадлежности. Поэтому не люблю феминисток, воинствующих славянофилов, сионистов, фашистов, активистов гей-движения, православных активистов, равно как и воинствующих атеистов, потому что эти люди машут своей принадлежностью к чему-либо и говорят: я такой хороший потому, что я женщина (чёрный, еврей, инвалид, верующий, голубой), извольте меня любить и жаловать только за это. Агрессивное навязывание чего-либо мне отвратительно. Чем мне нравится движуха хипповая, там нет никаких противопоставлений и борьбы. Ненавижу борьбу.

Мы с Борей (мужем) давно уже установили: несмотря на нашу безвариантную гетеросексуальность, нам обоим неприятно «мужское» в мужчинах, этакий мачизм и поигрывание мускулами на физическом и нравственном уровне, «женское» в женщинах — повышенная кокетливость, вечное желание стать на каблуки, и ещё добавлю­ — детское в детях, когда они это сознательно выпячивают,  чтобы получить какие-то дивиденды от мира. Человек должен быть человеком. Я всегда влюблялась в таких мужчин, которые не подчеркивали свою мужественность. Меня вообще привлекают люди тонкого физического и душевного склада, я в этом смысле эстет...

— Тридцать лет отделяют ту Аню от этой, людям свойственно меняться.

— Я абсолютно не изменилась. То есть внутри я осталась точно такой же. Почему- то недавно вспомнилось. Мне было лет пять, читать я начала раньше, чем думать. И я начиталась Гоголя, «Вечера на хуторе близ Диканьки» и всё такое. Услышала как-то разговор родителей про вареники, нужно сделать вареники или что-то такое. И подумала, что очень смешно сейчас пошучу, так страшно остроумно, да как закричу: «Вареники... да галушки!» и просто упала от смеха на пол. Сама лежу, смеюсь, а внутри меня кто-то такой, как я сейчас, совершенно трезво, по-взрослому думает: тебе что, правда смешно? Ты пошутила? Тебе не стыдно вообще-то так себя вести? Включился такой, как это у Пелевина называется, «ум Б». И как-то так неловко стало за себя...

 — Этот голос по-прежнему присутствует в твоей жизни?

— Ну конечно, всё время. Но и тот, который глупо шутит и заставляет валиться от смеха на пол – тоже. Ещё я помню, как я ровно в пять лет смотрела на свою руку и думала: вот эта рука, на ней пять пальцев, мне пять лет. Рука будет расти, та самая рука, и это буду тоже я. И если я внимательно-превнимательно буду на неё смотреть, то я замечу, как она растёт.

— Ты была забавным ребёнком.

— Я была довольно умным ребёнком. Как говорила моя мама: «когда наша Аня была маленькая и ещё умная…», ну и дальше шла какая-нибудь история. Родителям не очень нравилось, как я построила свою взрослую жизнь. И если бы они меньше показывали, как им это не нравится, может быть, я бы более спокойно её построила. Но поскольку было детское желание выпендриться и доказать, что я имею право на собственное мнение, это повлекло за собой всякие дурацкие выходки.

— Расскажешь о них?

— Вряд ли. Некоторые лучше даже не вспоминать. Я собираюсь обнародовать свои небезызвестные дневники, они велись на протяжении почти сорока лет, это целая эпоха. И там будет всякое рассказано. Одно я знаю точно: когда ребенок не доберёт хулиганства в среднем детстве, лет так в 12-15, потом после восемнадцати у него наступает серьёзное хулиганство такое.

— Сейчас с твоим хулиганством покончено?

— По-моему, я из него так и не вышла. Просто с тех пор, как я стала гарантированно на сцене орать песни столько, сколько мне заблагорассудится, желание сходить с ума в других областях меня покинуло.

— Желание изменить свою жизнь время от времени не возникает?

— Я совсем недавно поменяла свою жизнь. У меня две маленьких квартиры, одна в Подмосковье, другая в Вильнюсе. Мне не нужны вид на жительство или гражданство. Мне нравится жить в Литве, в Вильнюсе, гулять по этому городу невероятному. Впервые я приехала в Вильнюс, когда мне было семь лет, и сразу поняла, что хочу там жить. Литовский практически мой второй родной язык. Мама занималась литовской литературой, переводила, она хотела, чтоб я знала язык, и с детства много разговаривала со мной по-литовски.

— А ты не хотела бы жить возле моря?

— Возле моря я жила довольно долго, мой муж Боря, который со мной на гитаре играет уже двадцать лет, он севастопольский. Пока вся эта беда не стряслась, мы много времени проводили в Севастополе. Жить возле моря очень трудно. Наша сухопутная мечта жить у воды — очень глупая вещь. Потому что там гигантские перепады давления, от этого могут возникать жуткие головные боли, приступы депрессии. Поэтому население приморских городов очень странное, это города со сдвинутой крышей.

Про государство, квартирники и уроки

— Аня, получается, что твоя трудовая деятельность прошла как-то вне государства.

— Я не умею делать ничего полезного, только петь и писать книжки. А за это деньги не полагаются. Государство наше прекрасное догадалось, что мне пенсию не надо давать, потому что я её не заслуживаю. Я ничуть не в обиде. Я, наверно, единственный человек в стране, который полностью доволен деятельностью пенсионного фонда. Единственное, что мне не понравилось — это то, что меня гоняли за бумажками, нужно было заполнить какие-то бланки, а потом меня ещё пытались зазвать в пенсионный фонд, чтобы получить официальный отказ, но тут уж фигушки...

Я всю жизнь переводила книги, публиковала их через различные издательства, они, возможно, и платили налоги, но чтобы доказать это, нужно было не только предоставить справку из своего творческого союза (я недавно все-таки вступила в него) и принести все договоры с издательствами, а этих издательств уже давно нет в живых. Но даже если бы я принесла эти договоры, знающие люди говорили, что с меня потом потребуют гонорарные ведомости за все эти годы… Так что я осталась без пенсии, и это прекрасно, не заслужила я пенсию.

У меня есть такой стишок: «...Просто тот, кто однажды сдался, Каждый раз потом и ведётся. Мы обходимся без государства. И оно без нас обойдется». Спасибо, кстати, всем, кто нас сегодня поддерживает, кто откликается через соцсети и высылает деньги, когда нужна реальная помощь. Сейчас я выпускаю книгу стихов Томаса Венцловы, грант мне на сей раз не дали, и вот я прошу помощи, и люди присылают деньги. Жена Томаса, когда я ей рассказала, была поражена, что это возможно, что откликнулись сотни людей. И это очень классно. Я, между прочим, пускаю на свой концерт людей бесплатно, если они не могут заплатить, говорю: идите, я вам песенку спою, а деньги принесёте в следующий раз, когда вырастете.

— Практически все твои концерты проходят в клубах, известна твоя нелюбовь к квартирникам.

— Рок, то есть настоящий рок, а не «русский», начинался в клубах, он вырос из джаза, из блюза, в конце пятидесятых годов. Если бы наша идеология не сидела бы каменной задницей на всём живом, то же самое было бы и у нас. Потому что в СССР были одарённые ребята, которые хотели играть музыку, сочинять песни. А потом это выродилось в какие-то «квартирники», чисто по бедности. Ненавижу это слово. Квартирник — это когда ты сидишь на кухне и тренькаешь на гитаре для друзей, потому что тебя не пускают в дом культуры. Брать за это деньги и выдавать это за какое-то культурное событие — наглое свинство. И такой циничный снобизм: мол, мы разочаровались в клубном движении и выступаем здесь, чтобы артиста можно было пощупать. А меня можно пощупать в любой момент, перед каждым концертом, после него, я всегда со всеми разговариваю, у меня никакого барьера нет. Я с большим удовольствием обнимусь с каждым. Может, поэтому я не стала суперизвестной, богатой и знаменитой.

— Молодые музыканты часто сетуют, что сейчас, когда можно что угодно найти в интернете, трудно раскрутиться, слишком много разной музыки и групп.

— Секрет успеха прост: делай что-то интересное, тебя обязательно заметят и будут слушать. Не надо всё списывать на время, систему, обстоятельства. Мне, конечно, крупно повезло, именно потому, что мне в своё время не повезло. Я перестала действовать в эту сторону именно тогда, когда началась раскрутка моего поколения. Я решила, что мне надо перестать тусоваться, вышла замуж за человека, который тоже хотел тормознуться (Дима его звали, мы потом развелись, и он уже умер), и всю перестройку провела практически в затворничестве. Я писала статьи, занималась своей темой — ОБЭРИУ, диссертацию защитила. А потом все равно эти песни меня расперли изнутри. И уже больше я в рамки не входила.

— Аня, ты столько в своей жизни дала интервью, наверное, утомительное занятие?

— Я люблю давать интервью. Так ты сидишь, общаешься с человеком и думаешь: нельзя же всё время разговор на себя сворачивать. А тут не только можно, но и нужно. Что не люблю и не умею, так это писать на заказ. Мой сын, Алексей Радов — вот он действительно талантливый писатель. А я нет, не писатель... Столько я всего за свою жизнь наворотила, иногда даже сама себе удивляюсь. Но я не памятник, обвитый плющом. Ещё не время ставить точку. Помнишь, как у Мандельштама: «с прозрачными играть»? Прозрачные — это души умерших. У меня недавно друг, поэт, напился до того, что пишет мне: «прозрачных видел». Я говорю: ты смотри там, аккуратней с прозрачными, неровён час чего... А он отвечает: «я знаю, мне к прозрачным ещё рано, я ещё уроки не сделал». Вот и мне рано, я ещё уроки не сделала.