Гарпунщик из перехода. Как одесский поэт Андрей Орловский втягивает в текст и выбрасывает из него

«Подождите, дайте мне четыре строчки! Какой же вы поэт?» – перебил выступающего пожилой мужчина. В выставочном зале «Родина» поэт из Одессы Андрей Орловский уже начал свой вечер, рассказывая, кто он и откуда, о книге, которую собирается читать. Он в очередной раз приехал в Белгород, и в тот день презентовал свою новую книгу «Спички». «Вы сказали, что вы поэт, так прочитайте мне стихотворение!» – не унимался гость.

«Я вам ничего не должен, давайте, вы не будете меня перебивать, и мы продолжим вечер, как я его запланировал», – отрезал выступающий. В негодовании пожилой гость вылетел из зала на улицу. Им оказался поэт Виктор Белов, член Союза писателей России, автор сборников стихов и рассказов.

Сбросив Белова с парохода современности, как потом шутили посетители концерта, Орловский продолжил выступление. Он читал свои эссе и рассказы, ходил перед аудиторией, размахивая руками и погружая её в свои истории. В Белгороде Андрей Орловский завершил свой тур «Спички», его вечер начался скандалом, а закончился интервью с корреспондентом Go31.ru.

– Если вернуться к тому инциденту с Беловым. Ты анонсируешь свои вечера как поэтические. Вот некоторые люди и недоумевают, не дожидаясь стихов. Ты считаешь поэзией то, с чем выступал?

– Смотри, ответ будет составной. Первая часть будет касаться меня. Я – точно не поэт. При этом же я не писатель. Но не писатель я в меньшей степени, чем не поэт. Поэтому мне больше нравится, когда на афишах и в промо-материалах используют слово «писатель». Если говорить о том, как отношусь я к тому, что делаю, я бы сказал: я не поэт и не писатель, я трансформаторная будка. Я занимаюсь вопросами передачи, трансляции энергии. Но, к сожалению, на афише нельзя написать «человек-трансформаторная будка», будет непонятно, поэтому там пишут «поэт, писатель». Это вторая часть. И третья. Безусловно, книга «Спички» – это поэзия. И что касается этого человека, который сегодня был у меня на выступлении, его поведение было в высшей степени бескультурным. Я этого не буду спускать.

– Как часто происходят такие инциденты на твоих выступлениях?

– Они происходят в том или ином виде, но есть бескультурие весёлое, природное, беззлобное. Тогда вошедшие в зал становятся частями текста, я их в него втягиваю. И вот такие беззлобные проявления хамстава или бестактности у меня получается использовать. Когда это происходит агрессивно, то происходит конфликт. Иногда случается.

– Ты сказал, что книга «Спички» – поэзия. А что для тебя поэзия? Как ты её понимаешь?

– Ты знаешь, ответ на этот вопрос уже может стать монологом в несколько десятков минут.

– Ты же умеешь сжато изъясняться.

– Если свести к каким-то минимальным формулировкам, то их можно вывести две. Во-первых, поэзия – квинтэссенция литературы. Это лучшее, что в литературе есть. Это можно сравнить с тем, как из фрукта делают сок. Жмых пропадает, как и лишние словесные конструкции, остаётся концентрат – это и есть поэзия. Второе – это уже как я к этому отношусь. Для меня это один из основных пока ещё способов передачи энергии.

– Откуда она берётся?

– Я думаю, что рассуждения о природе этого, рассуждения философские…

– Твоя она или ты, может, черпаешь откуда-то? Из Космоса?

– Я не думаю, что я компетентен вести разговор о её природе, но, безусловно, художник, моего типа, во всяком случае, является не более чем транслятором. То есть, это передача чего-то не изнутри.

– Ты транслируешь, когда выступаешь перед аудиторией или когда создаёшь?

Фото Евгения Арбатова

– В большей степени, когда пишу. Мои выступления – это способ быстрей донести какие-то идеи. Плюс чисто концертный рок-н-ролльный драйв.

– Ты учился быть хорошим рассказчиком или всегда владел этой способностью?

– Я учился этому. Моя школа ораторского искусства – подземный переход.

– Как это происходило?

– Когда мне было лет 14-15, я спустился в переход, остановился и начал читать стихи. Во мне появилось что-то, что позволило пропасть моему ночному кошмару, который мучил меня с детства. После этого он мне ни разу не снился. Но технически основной моей задачей было таким образом читать, подбирать слова в такой форме, в такой интонации, чтобы человек, вот этот, который несётся мимо, остановился. То есть, сделать свой голос гарпуном. Я по-прежнему считаю, что переход – лучшая школа.

– Много времени потребовалось, чтобы начало получаться?

– Я понял, что владею, наверное, через полгода  ежедневного несколькочасового чтения.

– А до этого кому читал?

– До этого я писал песни под гитару. Гитара, музыка – инструмент, который сильно облегчает восприятие текста. Когда ты стоишь на сцене, за тобой стоит твоя команда, гораздо легче «подавать». Когда ты читаешь любую ерунду под трагическую, серьёзную музыку гениального композитора, она звучит проникновенно. Я понял, что музыка – инструмент, который помогает. А мы ж не ищем лёгких путей (смеётся). И я решил от него отказаться.

– Многие поэты в наше время – хорошие рассказчики. Есенин, к примеру, читал свои стихи хуже, чем их сейчас читает профессиональный актёр Безруков.  Выходит, чтобы иметь успех у публики, обязательно быть ещё и актёром?

– Я думаю, что Есенин хорошо читал свои стихи для своего времени, для тех представлений о публичном воспроизведении стихотворения. Безруков это делает неплохо в наше время. Артистичность может помочь поэту, который идёт в медиапространство. Но вообще поэту артистичность не нужна, потому что поэт – это текст.

Фото Сергея Хрыпова

– Складывается ощущение, что современные поэты лишены масштаба. Увлекаются поэтическими кружевами, рефлексируют внутри себя, пусть симпатично и талантливо, но они больше не являются голосами эпохи, кем всегда были большие поэты. Почему так?

– Всё о чём я говорю, должно быть лишено безосновательной торжественной патетики и пафоса, должно идти от себя. Я могу говорить о больших проблемах, политических проблемах, но исключительно через субъективную призму. По-другому это бы стало пустыми рассуждениями о природе всего.

– Сегодня ты назвал своим любимым поэтом Дмитрия Воденникова...

– Мой любимый поэт – Осип Мандельштам. А из современников – Лёха Никонов и Воденников.

– В эти свои гастроли ты выступил в выставочном зале «Родина». В таких местах удобнее, чем в кабаке?

– Когда речь идёт об изначально громком материале, любой формат площадки подходит. Когда речь идёт о «Спичках», в которых каждый рассказ длится по пять-семь минут, это требует определённой концентрации, атмосферы. Более театрального, воспитанного, камерного помещения. И зал «Родины» идеально подошёл.

– Существует ли у современных молодых поэтов какое-то сообщество, пусть и неформальное? Общаетесь, следите за творчеством друг друга? Ведь среди современников вас много: Полозкова, Ес Соя, Поэт без усов и многие модные другие.

– Мы говорили с Женей Соей [одесский поэт] году наверное в 2009-м. Я тогда очень много пылил. На что Женя мне отвечал: Андрей, не надо пылить, мы все по одну сторону баррикад.

Фото Марии Литвиновой

– Что значит пылил?

– Много шума из ничего, много нервов, попытка найти конфликт там, где его нет. И этот образ баррикад можно расшифровать в некотором смысле. Люди, которые стояли на баррикадах, например, во Франции, преследовали единственную цель. Говоря о литературе, мы все стоим по одну сторону баррикад, видим друг друга, но цели преследуем разные. И поэтому речь о каком-то сформировавшемся поэтическом сообществе идти не может. Но при  этом очень многие из нас поддерживают дружественные или рабочие отношения, так как мы работаем в одном пространстве. Знаем, как друг у друга обстоят дела.

– Нужны ли сейчас писателю-поэту такие формальные объединения, как Союз писателей России? Даёт ли он сейчас какие-то преимущества? Или это пережиток прошлого?

– Нет. Союз писателей – это рудимент.

– Ты учился математике. Математика и поэзия – близкие, по-твоему, явления? Например, я думаю, что математика – это и есть поэзия. Если брать за основу, что это логически точная, совершенная конструкция, идеальная.

– Я всегда придерживался противоположной точки зрения. И тот склад ума, который был сформирован моими постоянными занятиями наукой, идёт вразрез тому, который формируется поэтической культурой. Во всяком случае, на себе я это почувствовал. Во мне этот конфликт математика и писателя есть. Другое дело, что я научился свой склад ума подчинять определённым задачам, которые реализовываю в литературе. Но вообще мне это мешает.

– Ну ты тогда держись.

– Ну у меня вроде пока всё хорошо (смеётся).